Дозоры. От Ночного до Шестого (сборник) - Сергей Лукьяненко

– Я приношу в жертву Антона Городецкого, – сказал Костя, и Светлана за моей спиной вскрикнула. – Я любил его как старшего друга. Я ненавижу его как своего убийцу. Он поступил благородно, став мне другом вопреки правилам Дозоров. Он поступил подло, отправив меня умирать. Из-за него я стал сильным и из-за него стал слаб.

– Теперь говори ты, ведьма, – сказал Двуединый, никак не отреагировав на слова Кости.

– Я, Тем… Светлая Иная, глава ведьм Конклава, – сказала Арина. – По праву ведьм, укравших свое право на Силу у вампиров и оборотней, по праву женщин, заключивших кровавый завет с тобой, я разрываю его отныне и навсегда. Слишком много крови и зла даже для нас, ведьм. Кровавый завет разорван навсегда.

– Кто жертва твоих слов?

– Антон Городецкий, – кивнула Арина. – Я любила его… – она вдруг рассмеялась, – ведь даже дряхлая ведьма вправе полюбить мужчину. Я ненавижу его, потому что он не замечал моей любви, он любит другую и никогда не стал бы моим. Он поступил благородно, не замечая моей любви, и он поступил подло, не заметив ее. Ему я отдала бы свою Силу, но ему не нужна даже моя слабость.

– Зеркало, – сказал Двуединый.

Егор вздохнул.

– Ну как там… Я, Егор Мартынов, неинициированный Иной, зеркальный маг… наверное. По праву… – он на миг замолчал, – по праву стороны, которая хранит равновесие, по праву стороны, которая реализует себя только в смерти. Я разрываю кровавый завет, потому что равновесие надо выправлять как-то иначе. Не разрушая все. Разрываю навсегда, и бла-бла-бла, как там положено.

– Твоя жертва?

– Антон Городецкий, – сказал Егор. – Я люблю его, он меня спас. И ненавижу, он меня подвел. Он поступил благородно, потому что защищал мое право на свою судьбу, но поступил подло, потому что для него важнее была его собственная судьба. Он показал мне Силу, и я выбрал слабость. Вот. Как-то так.

– Пророк? – произнес Двуединый.

– Я – Иннокентий Толков, – сказал Кеша. – Пророк. Светлый. Первый уровень. Я от всех пророков, потому что только я гожусь. Я разрываю кровавый завет, потому что в нем нет будущего, а я хочу его видеть. Отныне и навсегда.

– Жертва?

– Антон Городецкий… – едва слышно сказал Кеша. – Он как бы тоже меня спас. Но дело даже не в этом, я его люблю, потому что он отец Нади. И я… я его ненавижу. Потому что я должен был назвать его имя, и он понял, что я назову. И он благородно себя вел, никогда не мешал мне дружить с Надей, хотя я знаю, что я ему не нравлюсь, он считает меня увальнем, рохлей и слабаком. И… и я подлец… потому что мы с Надей его обманываем. И у меня есть Сила, и я знаю, что она не только предсказывает будущее, она его меняет, но я слабак… и не могу поменять будущее так, чтобы назвать другого…

– Темный, – сказал Двуединый.

– Это я, я это, – подтвердил Завулон, не делая даже попытки сдвинуться с места. – Завулон, Темный, Высший, от Темных, что понятно. Я разрываю кровавый завет, это архаизм, нерациональное использование материала. Отныне и до конца времен. Моя жертва – Антон Городецкий. Я его люблю – он самый удачный из моих потомков. Я его ненавижу, он стал Светлым, и ему это нравится, вот за то, что нравится, – особенно ненавижу. Он хороший, благородный враг, но он готов на подлые приемы, и это меня особенно бесит, из него вышел бы величайший Темный. И я сильнее его и, пожалуй, всегда остался бы сильнее, но сделать то, что он сейчас делает, я не смогу. Вот в этом я слабее. Я порой что-то такое пытался сделать, но всегда вовремя останавливался, а он останавливаться не умеет.

– Светлая, – произнес Двуединый.

Я не выдержал, обернулся и посмотрел на Надю. И кивнул ей, потому что ей сейчас было очень, очень плохо, а поддержать я ее никак не мог и защитить – тоже.

– Я – Светлая, Высшая, Надежда Городецкая, – сказала Надя. Голос у нее был никакущий, от такого голоса кровь стыла в жилах. – Я разрываю кровавый завет. Я его ненавижу. Может, когда-то это и было лучшим и правильным выходом, только то время давно ушло. Я его разрываю навсегда. Пусть будет одно только добро или одно только зло, если люди этого заслужили. Но хватит этого равновесия, равновесие добра – это всегда еще и равновесие зла. Я… я…

– Должна назвать жертву, – сказал Двуединый.

– Моя жертва… – Надежда замолчала, глядя на меня. Я ободряюще кивнул ей. Тут ничего нельзя было поделать. Совсем ничего. – Моя жертва – Антон Городецкий, мой отец. Я… я люблю его, потому что он мой отец, и этого достаточно. Я его ненавижу! Ненавижу, потому что это я должна была стоять на его месте, а он на моем, но он все понял раньше меня и сделал так, как хотел! И это, наверное, до фига как благородно с его стороны, только это подло, подло, подло! И я бы отдала всю свою Силу, она мне не нужна, я готова жить простым человеком, но я слишком слабая, чтобы тебя убить, но я стану сильнее, и я вытрясу из тебя твою мерзкую душонку спящего божка, я пройду через сумрак и выжгу тебя, начисто, или придумаю дефолианты для сумрака и отравлю все его слои, ты что, думаешь, я дура, не понимаю, в чем ты прячешься и из чего состоишь, синяя мшистая дрянь!

Наступила тишина, в которой было слышно только ее громкое дыхание.

– Дозор Шести сказал свое слово, – произнес Двуединый. – Кровавый завет разорван. Больше никто не хранит равновесие добра и зла среди людей. Вы вольны жить сами и убивать себя сами. Ваша судьба отныне в ваших руках.

На какой-то крошечный миг мне показалось, что он развернется и уйдет. Как поступил когда-то Тигр. На какой-то крошечный миг имя дочери показалось мне волшебным талисманом, который сохранит меня на краю.

– Я принимаю вашу жертву, – сказал Двуединый.

Краем глаза я увидел, как он поднимает свои лапищи, вытягивает их в мою сторону. Но мне не хотелось поворачиваться. Я смотрел на дочь, на жену, которую крепко держала Ольга. Где-то там был еще Гесер, вырастивший из меня того, кем я стал; мой неожиданный Темный дедушка Завулон; старая ехидная ведьма Арина с ее неуместной любовью; юный пророк Кешка, который обнял плачущую Надю за плечи; храбрый и хороший человек, который вырос из перепуганного мальчика Егора; старые тертые калачи Жермензон и Глыба…

Но я смотрел на дочь и жену, стараясь улыбаться как можно искреннее, чтобы они запомнили эту улыбку и знали, что я ими горжусь.

А потом льдисто-синее и огненно-красное ударило мне в спину.

Эпилог

Кладбище – место нерадостное в любое время года. Весной, когда воздух прохладен и свеж, а деревья окутаны зеленым дымом свежей листвы, думать о смерти особенно неприятно. Летом, в жару, когда поднимается запах сухой земли, кладбище кажется затаившимся хищником, готовым наброситься на тебя. Осенью, под серым дождливым небом, кладбище отвратительно и тоскливо.

Но хуже всего зимой. Стылая земля не поддается лопатам, а при мысли о том, что сейчас в ней кто-то останется навсегда, мороз пробегает по коже.

Это было старое кладбище, в самом центре Москвы. Хоронили здесь очень, очень редко, людей либо очень известных, либо очень богатых. Нет, конечно, не Ваганьковское и не Новодевичье. Но центр Москвы всегда в цене – и для живых, и для мертвых.

– Мы нечасто хороним кого-то из наших, – сказал Завулон. – Обычно нечего хоронить… вместе со Светлыми мы тоже собираемся нечасто.

Он постоял, кутаясь в теплое пальто. Потом снял перчатки, взял из рук держащегося за спиной помощника венок с надписью «От Дневного Дозора Москвы» и положил на свежую могилу. Постоял, склонив голову.

– Прощай. Ты честно нес службу.

Гесер вообще не надевал перчаток. То ли привык к холоду в дни своей давней тибетской юности, то ли рисовался непритязательностью. Ему венок «От Ночного Дозора Москвы» подала Ольга.

– Трудная судьба, – сказал он. – И трудная смерть. И… и все равно ты был одним из нас и останешься им навсегда.

Он потоптался на месте. Потом посмотрел на Завулона, достал из кармана пальто фляжку, протянул тому:

– Давай… по русскому обычаю… проводим.

– Вот уж нашел русский обычай – французский коньяк на кладбище из горла хлестать… – негромко сказала Света. И взяла меня за руку.

Завулон сделал глоток вслед за Гесером, сморщился, потом протянул флягу мне:

– Антон?

– Я не буду, если можно, – сказал я. – Мне теперь надо беречь здоровье. Здоровье человека – самая большая его ценность.

– Антон, перестань. – Завулон укоризненно смотрел на меня. – Мы твое здоровье беречь будем. И лечить, если что, всеми силами обоих Дозоров. Ты заслужил.

– Мне не хочется пить за них, – сказал я, кивнув на могилу, где в огромном гробу лежало чудовищное тело Двуединого, бывшего Светлого мага Дениса и Темного мага Алексея. – Все-таки он меня убил. В какой-то мере.

– Все мы рано или поздно уйдем, – ответил Гесер. – Иные бессмертны, но…